I.
В «Строительную газету» он вернулся пять лет назад из «Парламентской газеты» - был 2003 год, предвыборная кампания, и беспартийный главный редактор без ярко выраженных политических пристрастий перестал устраивать учредителя газеты. Решением Госдумы Леонида Кравченко отправили на пенсию, заменив на более лояльного сотрудника. Но пенсионерский покой в планы 65-летнего Леонида Петровича не входил, он начал искать работу и вспомнил о «Строительной»: в ней в 1958 году он после журфака МГУ проходил практику в качестве литсотрудника, в ней же с 1975 по 1980 год работал главным редактором. Специально для Кравченко в «Строительной» учредили должность первого заместителя главного редактора, выделили ему отдельный кабинет с табличкой «Запасный выход» над дверью. В этом кабинете за столом без компьютера он и сидит, вычитывая распечатанные на принтере заметки. Вот так заканчивается карьера последнего председателя Государственного комитета СССР по телевидению и радиовещанию.

II.
Рудольф из фильма «Москва слезам не верит» со своим «сплошным телевидением» был, конечно, большой романтик - в середине шестидесятых, когда Кравченко начал работать на телевидении, у Гостелерадио СССР не было даже синхронных камер: когда корреспондент брал интервью, отдельно на любительскую кинопленку снимали изображение, а на магнитофон записывали звук. Мрачно выглядела и аппаратная обстановка: первые карьерные шаги Леонида Кравченко были связаны со смертями начальников - вначале умер главный редактор второй программы ЦТ (Кравченко был его первым заместителем, а после смерти шефа стал и. о.), затем - гендиректор генеральной дирекции программ ЦТ (такая же история - первый зам, потом и. о.). Страшно представить, что было бы дальше, если бы Александр Яковлев, будущий идеолог перестройки, не позвал Кравченко к себе заместителем в отдел пропаганды ЦК КПСС. На этой должности Леонид Петрович курировал телевидение, вместе с новым председателем Гостелерадио Сергеем Лапиным занимался техническим переоснащением единственной советской телекомпании, потом ушел главным редактором в «Строительную».

- Когда я пришел, тираж у газеты был 62 тысячи, а через пять лет - 600 тысяч, в десять раз. С лучшей стороны себя зарекомендовал, получил орден Трудового Красного Знамени и пошел на повышение - главным редактором газеты «Труд». Это уже совсем другой уровень, совсем другое влияние, совсем другие тиражи. Когда я уходил, в восемьдесят пятом, тираж «Труда» был 19 миллионов 700 тысяч экземпляров. С этой цифрой нас записали в Книгу рекордов Гиннесса, между прочим.

Летом восемьдесят пятого, когда Михаил Горбачев звал Кравченко обратно на телевидение, он тоже говорил ему о тиражах: «Не думай, Леонид, у телевидения тиражи еще большие, чем у твоей газеты». К тому времени они уже были хорошими приятелями - познакомились как раз благодаря «Труду», при Андропове. Главным редакторам центральных газет полагалось регулярно отчитываться перед Политбюро, и когда Кравченко выступал с таким отчетом в 1983 году, Андропов поручил ему подготовить серию очерков о производственном самоуправлении «Мы - хозяева производства», а курировал этот проект секретарь ЦК Горбачев. Но к моменту перехода Кравченко из «Труда» в Гостелерадио (вначале - первым замом непотопляемого Лапина) его с новым генсеком связывала еще одна забавная история.

- Первое публичное выступление Горбачева - это торжественное заседание по случаю 40-летия Победы, - вспоминает Кравченко. - 7 мая 1985 года. 8 мая вышел «Труд» с отчетом о заседании на первой полосе, а тогда была такая технология фотографирования этих мероприятий: чтобы получился хороший панорамный снимок, двое фотографов снимали президиум, а еще один - оратора на трибуне. Потом все это монтировалось, ретушировалось, получалась большая хорошая фотография.

В тот раз кто-то из ретушеров проявил преступную халатность, и в печать газета ушла с бракованным снимком - на трибуне стоял докладчик, а на столе президиума, перед председателем КГБ СССР Виктором Чебриковым, лежала отрезанная голова генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Сергеевича Горбачева.

- Вот так отрезали, - Кравченко показывает на себе, - по подбородок. Утром после выхода газеты мне звонит Владимир Севрук из отдела пропаганды ЦК. Вообще-то мы с ним были на «ты», но тут он мне официально так: «Леонид Петрович, вы читаете свою газету хотя бы иногда? Что у вас там на столе лежит?» Я понимаю, что он не решается сам произнести это вслух, и начинаю дурачиться: «Как что? Это же носовой платок!» Севрук злится: «Какой платок?» А я отвечаю: «Или, может быть, графин!» - а сам хоть и смеюсь, но не по себе, конечно, и с должностью я уже мысленно распрощался. А Севрук говорит - приходи, мол, к двенадцати в ЦК, там у Зимянина совещание, полностью посвященное этому вопросу. «Он тебе расскажет, что там у тебя на столе». И бросает трубку.

Сразу после Севрука Леониду Петровичу позвонила Людмила Землянникова, зампред ВЦСПС («Труд» принадлежал этому ведомству).

- Звонит, чуть не плачет - срочно созвали заседание президиума, на повестке дня - единственный вопрос - о газете «Труд». Время начала - 12.00. Я вешаю трубку, и мне уже смешно - там в двенадцать, и там в двенадцать, не могли договориться, что ли? Звоню Зимянину и спрашиваю, как мне быть, куда идти. Он говорит: «Леонид, у нас же демократия, так что решай сам. Я бы на твоем месте пошел в ВЦСПС - ты же в профсоюзной газете работаешь».

На заседании президиума ВЦСПС его председатель Сергей Шалаев сказал, что в прежние времена после такого инцидента Леонида Петровича больше никто бы не увидел, а теперь - новое мышление, так что главный редактор «Труда» получает строгий выговор.

- Бабы - у них же чутье невероятное, - смеется Кравченко. - Землянникова тут же поняла, что гроза миновала, и говорит: «А может, просто выговор?» Но Шалаев нахмурился: «Нет, именно строгий, это же даже страшнее потери партбилета, а за потерю партбилета всегда давали строгача».

III.
Времена между тем действительно наступали совсем новые. Через несколько недель Кравченко стал первым зампредом Гостелерадио, причем Сергей Лапин в это время находился в отпуске - как оказалось, последнем. В его отсутствие Кравченко собирал в своем кабинете журналистов, говорил им, что партии нужны крупные перемены на телевидении, и собирал предложения по новым форматам общественно-политического вещания.

- Когда Лапин вернулся из отпуска, он был в ужасе - что происходит с программой «Время», почему всех критикуют, почему новости начинаются не с тракторов, а с остросоциальных репортажей? «Ты партбилет не боишься потерять? Тебе Горбачев не звонил?» - он искренне не понимал, что происходит. А я как раз и пришел, чтобы все поменять. Телевидение тогда было - сплошная развлекаловка, ничего социального вообще. Больше всего писем приходило в передачу «А ну-ка, девушки!» Нужно было ситуацию срочно менять, а Лапин уже был не в состоянии. Той же осенью он ушел на пенсию.

Тогда же в отношениях между советским телевидением и властью произошла первая локальная революция - Горбачев поехал в Ленинград (это была его первая поездка по стране в качестве генсека), впервые говорил на улицах с народом (люди кричали: «Будьте ближе к нам!», а Горбачев, окруженный толпой, смеялся: «Куда уж ближе?»), там же, на встрече с местным партхозактивом, Горбачев впервые выступил с критикой политики своих предшественников. Встреча в Таврическом дворце была закрытой, но съемочная группа ЦТ почти нелегально, не выставляя свет и звук, сняла выступление вождя, Кравченко посмотрел запись и решил дать ее в эфир («Горбачева было трудно уговорить, но у меня получилось»).

- Программа «Время» с этим выступлением очень понравилась Раисе Максимовне, и с этого момента она сама стала оценивать работу телевидения. Стало гораздо легче работать, следующую встречу Горбачева в Минске мы уже снимали как полагается, а я для семьи Горбачевых стал главным экспертом по телевизионным вопросам, и даже когда я уходил в ТАСС (с 1988 по 1990 год Леонид Кравченко был генеральным директором главного советского информагентства. - О. К.), каждый раз, когда Горбачев выступал по телевидению, меня вызывали в Кремль, Михаил Сергеевич сажал меня между двух камер, и я изображал народ - он говорил, обращаясь лично ко мне. Так ему было проще.

Телерепортажи о поездках четы Горбачевых по стране и об их зарубежных визитах были фирменной чертой советского телевидения конца восьмидесятых. В эфир шло, разумеется, не все. В каком-то совхозе Раиса Максимовна, поскользнувшись на куче навоза, упала - пленка у съемочных групп была изъята, а Кравченко спросил у Горбачева, зачем он повсюду таскает с собой жену - за границу-то понятно, но в совхоз-то?

- Он ответил: «Знаешь, Леонид, когда я без нее, я могу работать только на 40 процентов своего интеллектуального потенциала. Поэтому мы всегда будем ездить вместе, а что показывать - ты сам решай». Я и решал. Например, когда в какой-нибудь стране она фотографировалась в ювелирном магазине, мы старались договориться, чтобы эти фотографии не использовались в рекламных целях. Но получалось, конечно, не всегда.

IV.
По-настоящему перестройка на телевидении началась только в 1987 году - когда Политбюро ЦК КПСС решило прекратить глушение радиопередач из-за рубежа.

- Об этом решении нам объявил Александр Николаевич Яковлев, - говорит Кравченко. - На встрече присутствовали главный редактор «Правды» Афанасьев, Филипп Денисович Бобков из КГБ и я. Яковлев сказал, что есть такое мнение, и нужно предпринять некоторые шаги, чтобы удержать аудиторию, особенно молодежь, у телеэкранов рано утром и поздно вечером - у «голосов» это был самый прайм-тайм. Я придумал утренний канал - вначале он был без названия, просто подряд шли новости, мультфильм (психологи сказали, что очень важно, чтобы у телевизоров по утрам были дети) и эстрадные номера. Формат оказался удачным, потом продлили до часа, потом я придумал название «90 минут», когда стало полтора часа, потом - «120 минут», а когда дошли до двух часов с половиной, то не стали называть «150 минут», потому что 150 с утра - это слишком, и передачу переименовали в «Утро». Это что касается утреннего эфира. Что было с вечерним - хорошо известно. «Взгляд», «До и после полуночи». Почему две передачи в одном формате - это тоже интересно. Идею предложила молодежная редакция, которую возглавлял Эдуард Сагалаев. А Ольвар Какучая из главной редакции информационных программ эту идею у них украл и, пока они готовили «Взгляд», запустил «До и после». Молчанова я забрал из АПН - он давно хотел работать на телевидении, но его не брали, потому что его сестра Анна Дмитриева уже работала спортивным комментатором, а у нас управление кадров боролось с семейственностью. Тогда я сказал начальнику управления кадров - а почему ваша жена работает в вашем управлении? Это не семейственность? И он завизировал приказ по Молчанову.

«Взгляд» появился через полгода - изначально предполагалось пять эфиров в неделю, но не хватило технических мощностей. Впрочем, и еженедельный формат тоже произвел должный эффект - «голоса» проиграли телевидению всухую.

- Мы называли этот процесс «радиофикацией телевидения». Была установка, что все общественно-политическое вещание должно идти в прямом эфире. К концу 1987 года вживую выходило 75 процентов программ. А это уже бесцензурная работа, потому что как проследить за содержанием, если оно сразу уходит в эфир? Конечно, случались и накладки - на одном из телемостов, например, какая-то девушка из ФРГ произнесла страстный монолог с требованием разрушить Берлинскую стену. Познер заслушался и не нашелся с ответом, тем более что передача на этом монологе заканчивалась. Был ужасный скандал, Хонеккер ноту протеста прислал, меня вызывали на Политбюро, и я был уверен, что все, конец прямому эфиру. Но Горбачев сказал: «Леонид, не крути хвостом. Прямой эфир надо беречь, просто к нему нужно лучше готовиться». И это подвигло нас к новым реформам: провели, например, серию встреч в концертной студии - с писателями, журналистами, педагогами. Прямой эфир, честный разговор. Я за этот цикл вместе с коллективом получил Госпремию СССР.

V.
Заслуги Михаила Горбачева в раскрепощении советского телевидения и в самом деле трудно переоценить. Во всех конфликтных ситуациях генеральный секретарь был на стороне телевизионщиков. Когда после очередного эфира ток-шоу «Двенадцатый этаж» ректор Ростовского университета Юрий Жданов написал в ЦК письмо с требованием немедленно закрыть эту антисоветскую передачу, вопрос был вынесен на заседание Политбюро, и Горбачев поддержал предложение Кравченко - сделать еще один выпуск «этажа» с тольяттинскими школьниками, «а там посмотрим». Школьники оказались еще большими антисоветчиками, чем герои прошлых программ, но Горбачев сказал: «Это наша молодежь, мы же ее не из США завозили», - и передача продолжила выходить.

Считать генсека идеалистом, сражающимся за свободу вопреки всему, впрочем, тоже не стоит - бесцензурное телевидение было его надежным соратником в борьбе внутри Политбюро. Вот, например, характерный случай:
- 1985 год, стучится ко мне секретарша: посмотрите в окно. Я смотрю. Вся площадка перед телецентром забита грузовиками с овощами. Забастовка какая-то. Вышел, спрашиваю - что происходит? Водители мне отвечают: «Не можем разгрузиться, на складах взятки требуют». Ну что, делаем сюжет в программу «Время». Часа через два звонит мне Гришин, первый секретарь московского горкома. Говорит: «Давайте так, мы их разгрузим (а их действительно уже начали разгружать), а вы ничего не показываете». Я сказал: «Хорошо», но сюжет все равно вышел, я не боялся Гришина, потому что знал, что Горбачев собрался его менять, и наш репортаж ему в этом смысле на руку.

Так же было с программой «Проблемы - Поиски - Решения» - уникальным по тем временам ток-шоу в прямом эфире со звонками зрителей в студию.

- Подорожали однажды три сорта хлеба на две-три копейки. Скандал на всю страну - хлеб дорожает. Нужно разъяснять. Позвали в студию министра хлебозаготовок Золотухина, а он совсем говорить не умеет. Горбачев звонит, ругается: «Кто этого дурака в эфир пустил?» А я отвечаю: «Лучше скажите, кто его пустил в правительство». «Твоя правда», - сказал Горбачев, и Золотухин через два дня ушел на пенсию. Горбачев любил такие вещи, часто цитировал Петра насчет того, «чтоб дурь каждого была видна», но когда мы начали показывать прямые репортажи с заседаний Совмина, - а дури там было достаточно! - их очень быстро свернули, потому что к тому времени большинство министров были выдвиженцами Горбачева, и позорить их было не кстати.

VI.
Тогдашнее телевидение - это не только политика. Сенсацией стало появление на втором канале в программе «Время» (ее тогда транслировали по всем каналам одновременно) сурдопереводчиков.

- Это была моя идея - я знал, что в стране 16 с половиной миллионов таких людей, и они, по сути, были оторваны от телевидения. Пообщались с их организацией, они нам бесплатно своих девчат предоставили - и это действительно была революция. Сотни тысяч благодарностей мы получили. Или, например, главная редакция народного творчества. Вы, может быть, спросите, какая может быть перестройка в народном творчестве? А я отвечу - «Играй, гармонь!» На пустом месте создали настоящую народную программу, после первого сезона в стране открылось пять новых фабрик по производству гармоней, потому что оказалось, что есть потребность в этом товаре. Были очень трогательные моменты. Помню гармониста, который дошел до Берлина со своей гармошкой, говорил: «Я был ранен четыре раза, а она шесть». Тут расплакаться можно.

VII.
Двухлетняя пауза в телевизионной карьере Кравченко - это как пропущенная серия в остросюжетном сериале. В 1990 году, когда Леонид Петрович вернулся из ТАСС в Останкино, телевидение и страна были уже совсем другими - власть, которая еще вчера была единственным европейцем, прививающим подданным новое мышление, теперь плелась в хвосте неконтролируемых перемен. Первое интервью Кравченко в должности главы Гостелерадио СССР называлось «Я пришел выполнить волю президента». Телевизионщики острили: «Лучше бы пришел дать нам волю».

- Это были не пустые слова, я действительно пришел как личный посланник Горбачева. К тому времени журналистское сообщество уже разделилось на кланы, происходило постоянное переманивание, перекупка, шла ожесточенная борьба за власть между Горбачевым и теми, кто шел к власти с Ельциным, и в этой обстановке моя должность была ключевой - все понимали, что с помощью телевидения можно любое правительство в отставку отправить.

Вероятно, поэтому в тот момент у Кравченко была самая высокая после президентской зарплата на госслужбе - 1650 рублей в месяц (у президента - 1700, у премьера - 1500).

И поэтому же (не из-за зарплаты, а из-за «воли президента») его очень не любила либеральная общественность. В 1991 году, когда сын Антон поступал на журфак МГУ, его, как говорит Кравченко, за фамилию чуть не зарубили на экзаменах - спасло только вмешательство декана Засурского. А для работы на «Эхе Москвы» Кравченко-младшему пришлось брать псевдоним, он и сейчас под ним работает - Антон Орехъ.

VIII.
Он по-прежнему был одним из самых близких соратников Горбачева. Весной 1991 года сопровождал его в поездке в Японию и Южную Корею. На обратном пути сидели в президентском салоне самолета и пили коньяк.
- Раиса Максимовна меня обняла, треплет меня за мочку уха и говорит: «Миша, вот из всех, кто здесь присутствует, тебя только я не предам и Леня. Остальные - уже продали тебя давно». А там все его окружение сидело, и все рты пооткрывали, Игнатенко (пресс-секретарь президента СССР, ныне - гендиректор ИТАР-ТАСС. - О. К.) вообще позеленел. Пришлось еще коньяка приносить, чтобы сгладить неловкость.

С предательствами, впрочем, и по линии Горбачев-Кравченко тогда все было не вполне безоблачно. Втайне от президента СССР председатель Гостелерадио вел переговоры с руководством РСФСР о передаче второго вещательного канала российскому телевидению.

- Мы тайно встречались с Полтораниным, Попцовым и Лысенко (министр печати, председатель и гендиректор Гостелерадио РСФСР соответственно. - О. К.), к маю должны были начать вещание - так и случилось, 13 мая «Вести» вышли в эфир. Тогда начиналась кампания по выборам президента России, Ельцину был нужен телеканал, и, конечно, Горбачева на нем метелили всячески. Горбачев мне звонит: «Кто открыл канал?» Я говорю: «Конечно, я». Он: «Ты что, с ума сошел?» А мне до этого Скоков (вице-премьер РСФСР. - О. К.) приносил тайно сделанную диктофонную запись разговора Ельцина с Горбачевым, когда Ельцин говорит, что ему нужен телеканал, а Горбачев отвечает: «Я только за, но Кравченко почему-то дурачится и саботирует решение». Говорю Горбачеву - я, мол, это слышал своими ушами, наверное, вы просто забыли мне указание дать. Он разозлился, но возразить не смог. А я ему сказал еще, что сейчас уже поздно с Ельциным воевать, надо думать, как с ним сосуществовать в дальнейшем, потому что две главные ошибки уже совершены. Во-первых, зачем-то Ельцину дали Госстрой, который он превратил в свой политический штаб, и, во-вторых, - не выставили против него в Верховном Совете РСФСР кого-нибудь из тяжеловесов типа Лукьянова или Рыжкова, которых депутаты с радостью бы избрали, потому что у Ельцина-то большинства не было. А теперь уже поздно, и не обольщайтесь, Михал Сергеич, Борис Николаич все равно выиграет. Вот так я Горбачеву и сказал.

IX.
Гостелерадио СССР Кравченко возглавлял меньше года, но все три события, символизировавшие окончание перестройки на ЦТ - это все он, Кравченко. Закрытие программы «Взгляд», изгнание команды Татьяны Митковой из «Телевизионной службы новостей» и «Лебединое озеро» 19 августа 1991 года.

О «Лебедином озере» Кравченко вспоминать не любит («У нас всегда по понедельникам был день театра, а каждый третий понедельник мы давали в эфир музыкальные спектакли. „Лебединое озеро“ стояло в программе задолго до ГКЧП, мы его запланировали, не зная ни о каком перевороте») - хотя даже в 1998 году, когда Госдума утверждала его главредом «Парламентской газеты», Галина Старовойтова предрекала, что он устроит в газете «Лебединое озеро».

Разгром ТСН после вильнюсского «кровавого воскресенья» Кравченко считает эпизодом, не заслуживающим внимания: просто Татьяна Миткова отказалась читать написанный текст и хотела дать в эфир свой комментарий, а заместитель Кравченко Петр Решетов, курировавший ТСН, не понимал телевизионной специфики, устроил скандал, порвал митковский комментарий и бросил порванные листы на пол - Кравченко потом извинялся перед Митковой, а Решетова сосватал преподавать в Академию общественных наук при ЦК КПСС.

- А со «Взглядом» - с ним да, с ним было интересно. Шел съезд народных депутатов, учредили должность вице-президента, Горбачев хотел выдвигать Шеварднадзе, но тот отказался, а потом выступил на съезде, сказал, что надвигается диктатура, и ушел в отставку из МИДа. И уехал куда-то. Взглядовцы решили взять у него интервью. Просят меня его найти. Я звоню в МИД, помощник министра и будущий министр Игорь Иванов говорит мне: «А вы его не найдете, даже не пытайтесь». Пересказываю это ребятам из «Взгляда», они не верят. Я предлагаю Янаева - возьмите интервью у него, издевайтесь над ним как хотите, бомба будет. Они отвечают: «Нет, хотим Шеварднадзе или не выходим в эфир». Наступила пятница, «Взгляд» действительно уходит в невыход, а на экране появляется диктор Игорь Кириллов, который говорит: «В связи с тем, что взгляды „Взгляда“ на итоги съезда разошлись со взглядами товарища Кравченко, программа снята с эфира, извините». Я в шоке, конечно, тем более что Кириллов до сих пор меня чуть ли не боготворит, но тогда, видимо, деньги оказались для него важнее, «Взгляд» очень хорошо платил. Звоню Любимову: «Ребята, что вы наделали? Я же завтра в программе „Время“ расскажу, как все было на самом деле». Они отвечают: «Ладно-ладно», и обещают в следующую пятницу в эфир выйти. Но через неделю Любимов мне объявляет - мы, мол, решили повторить летнюю передачу про поездку Шеварднадзе в Африку. Это очень актуально и интересно. Я говорю: «Нет, это не эстрадный концерт, это политическая передача, ее повторять нельзя. Давайте заключать договор, чтобы таких эксцессов больше не было». Они отказались заключать договор, объявили себя жертвами цензуры и стали ездить по стране, выступая за деньги во дворцах культуры. Ну, их право.
Между прочим, после падения ГКЧП именно съемочная группа «Взгляда» во главе с одним из ведущих программы (Кравченко просил не называть имя) сделала самое доброжелательное интервью с уходящим в отставку главой Гостелерадио, которого тогда никто иначе как пособником путчистов не называл. Но Леонид Петрович уверен - это интервью было обусловлено необходимостью: просто телеведущий работал на КГБ и боялся, что Кравченко об этом кому-нибудь расскажет.

- Все боялись. У нас же у каждого второго политобозревателя, и это не преувеличение - у каждого второго, - была корочка. Но я никого сдавать не стал.

X.
Не стал он сдавать и другую телеведущую, муж которой заведовал корпунктом где-то в Африке и звал жену к себе работать корреспондентом, а она не хотела ехать к нему, потому что у нее был роман с партнером по той передаче, которую она вела. Кравченко вызвал женщину к себе и сказал - либо вы едете в Африку, либо мы отзываем вашего мужа. Она сказала, что не поедет, и мужа отозвали, а любовника Леонид Петрович («чтобы в семье разбоя не было») отправил собкором куда-то в Европу.

- Его я спас, а ее нет, и смешно было - выходит газета «Неделя» с ее портретом на первой полосе, а я-то знаю, что ей вчера муж лицо разбил, ну, думаю - хоть в газете красиво выглядит.

XI.
В августе 1991 года Леонида Кравченко в главном останкинском кабинете сменил Егор Яковлев. Кравченко какое-то время просидел без работы, потом, когда Руслан Хасбулатов решил отобрать «Известия» у Игоря Голембиовского (Верховный Совет России в имущественных делах считался наследником Верховного Совета СССР, которому принадлежали «Известия», но в промежутке между двумя режимами коллектив успел приватизировать газету), Кравченко назначили главным редактором «Известий» по версии парламента - эта газета так и не вышла. Потом работал в «Российской газете», потом в «Парламентской», теперь вот в «Строительной» за столом без компьютера.
Дай Бог ему здоровья. Что-то подсказывает мне, что опыт замены «А ну-ка девушек» политическим прямым эфиром еще будет востребован - тут-то Кравченко опять и пригодится.