Третья Россия
Справедливое мироустройство — это благополучие тривиальных людей
Всем хорошим в себе я обязана молодому российскому капитализму, всем дурным — мрачному советскому прошлому. Все покупается и все продается, потому что мы не изжили еще в себе остатки вульгарного марксизма. 2,6 млн заключенных ГУЛАГа внесли главный вклад в создание советского общенародного достояния. Приватизаторы собственных квартир — такие же участники афер, как и приватизаторы крупной госсобственности. «Справедливость — это не когда поровну, а когда по заслугам».
Я искренне благодарна коллеге Александру Храмчихину за его прямоту. Конечно, он сознательно говорит о проблеме шершавым языком клише и штампов, а может быть, и шаржа, отвечая то ли невидимым собеседникам, то ли самому себе (сегодня, кажется, и контингент кастрюльных маршей не отважится всерьез отстаивать тезис о подлинном равенстве в СССР), — и, скорее всего, столь брутальные образы выбраны для того, чтобы «сделать ярче и выпуклей», как выразился по совсем другому поводу Андрей Бабицкий, социальные противоречия действительности. В социал-дарвинистской риторике как таковой, пусть и представленной здесь в ее soft-варианте, давно уже ничто никого не удивляет, кроме, может быть, самого феномена ее обыденности, нормативности, почти фоновой растворенности в общественной атмосфере. Это нормально. Так думают многие. Мы с этим смирились.
Эта риторика просто перешла на уровень дефолтных реакций. В мире, описанном Храмчихиным, коммуникация «сильного» и «слабого», виннера и лузера, предсказуема до слез: слабому предписано испытывать чувство вины и стыда за свою слабость. Беспомощность дезавуирует биографию, заслуги, право и эмоцию. Заговори о равенстве стартовых позиций — окрик: «Равенство? То есть поровну? Шариков? Швондер? Взять-да-поделить?» (и очень показательно, что у коллеги Храмчихина слово «равенство» использовано в семантике раннего эгалитаризма). Заговорит ли старик о больнично-аптечных тяготах и государственном небрежении — его незамедлительно одергивают: это зэки страну построили, а ты, дед, в НИИ решал кроссворды (вариант — протирал штаны). Не шурши, прихлебатель. Дед отродясь не любил кроссворды, но это не важно, все знают, что деды на службе отращивали геморрой, а молодые бабки вязали носки (эвересты носков), распивали чаи с баранками и свистели про Евтушенку, хорошенького такого, постель была расстелена. Жалоба на гомерических масштабов взяточничество и коррупцию (притом, что всем известно: «стричь» начинают с младенчества, заканчивают же, когда «первый ком о крышку гроба грянет») встречается напоминанием о наследстве советского мировоззрения, распределительном, опять-таки, мышлении, жалуйтесь Марксу. Онкологическому больному напомнят, что сам виноват — не накопил денег, чтобы уехать подальше от химкомбината, диабетику — что жрал не то, а искалеченному в ДТП — что просто не тою улицей пошел, да и вообще, кто мешал тебе смотреть по сторонам?
Основная коллизия нынешней социальной политики: в парадигму тотального потребления не своей волей попали группы социально зависимых людей, которые всегда жили государевым вспомоществованием и призрением ближнего круга или общины — то есть помощью и милостью, чаще небогатой, но достаточной, может быть, для выживания. Теперь иначе: все они стали легитимными субъектами потребления, но с небывалым правом не платить по собственным счетам. И это придает им оттенок какого-то самозванства, облик похмеляющихся в чужом пиру, жирующих на бюджетную копейку. Ничто так не катализировало процессы консьюмеристского строительства, как монетизация льгот, не только самым потрясающим образом воздействовавшая на сознание льготников, но и поставившая высшие правительственные эшелоны за символический прилавок. Теперь инвалид потребляет пособие и лечение, школьник — бесплатное образование, студент — бюджетное; больной потребляет медицинскую услугу, таблетки и ссаный пятнистый матрас. Государство тихо звереет, слезные две тысячи рублей пенсионерки на министерском столе вырастают в адские миллиарды, часть из них незаметно летит на пол. Мы думали, они сироты, а они оказались клиенты. «Кто был охотник, кто добыча? Все дьявольски наоборот». В конце концов, потребление — это тоже распределение, только по очень разноцветным талонам очень гибкого номинала.
Проблема, собственно, не в невозможности договориться о дефинициях социальной справедливости (в конце концов, мало кто видел ее в лицо). Проблема в отказе от воли, в начинающейся утрате идеи социальной справедливости. Российское общество раздираемо не национальными распрями, не классовым антагонизмом, не конфликтом идеологий — его рвут острые этические противоречия. Текст уважаемого коллеги отчетливо демонстрирует расхождение не в идеологиях, а в базовых этических ценностях. Общепринятые «хорошо» и «плохо» размываются, как акварель под дождем. Это не ненависть — это просто vita nuova.
В основе этих «этических противоречий» — не нравственные коллизии, не конфликт добрых и злых людей. Мы наблюдаем формирование новой этики, сопровождающей, в свою очередь, формирование так называемого консьюмеристского общества в стране. Перефразируя ахматовскую формулу двух Россий, «сидевшей и сажавшей» (а третьей России она в упор не видела), можно сказать, что сегодняшняя страна — «торжествующая» и «наказанная», третью нам еще предстоит придумать.
Третья Россия, забытая Ахматовой, всегда была. Это, что называется, люди промежуточные — не злодеи, и не жертвы, и даже не хор. Это театральный статист, на которого никогда не обращают внимания, средних лет обыватель, более всего думающий об утеплении окна и сдаче квартального отчета, с добродетельной и недалекой супругой, озабоченной добычей котиковых бот, и сыном-балбесом, озабоченным сокрытием двойки по немецкому языку. Это громадное сословие «простых людей», которые потом сделались «метафизически виноватыми», хотя значения этих слов они никогда не поймут. Они доверялись течению эпохи тогда и так же существуют теперь. Быть может, по глупости, но никак не по злонравию. Обыватели — не Авели, но и не Каины, и не ими «все расхищено, предано, продано». Они — тривиальные люди. Может быть, по социальному самочувствию тривиальных людей и следует судить о справедливом мироустройстве. Потому что справедливость — это не «поровну» и не «по заслугам», а «милосердно и нецелесообразно». Как иначе — невозможно себе представить.

Версия для печати

комментарии:

Доступные теги: <b>, <i>, <u>, <p>

Имя

Сообщение